Как основательница аукционного дома MacDougall’s приучила россиян любить отечественное искусство
Основательница британского аукционного дома MacDougall’s москвичка Екатерина Макдугалл рассказала VOGUE о том, как обогнала Sotheby’s и Christie’s и приучила русских снова любить родное искусство.
Семь лет назад, когда я только начинала, я шла на встречу с парижским коллекционером: он должен был отдать мне картину для продажи. Оставалось пятнадцать минут, я вышла, чтобы прогуляться. И проходя мимо бутика Fendi, увидела в витрине туфли. Это была любовь с первого взгляда! Но в этом магазине не было моего размера, мне дали адрес того, где есть, — на другом конце Парижа. Я не поехала, купила те, что были – не смогла без них уйти. Тут хлынул дождь. И вот я опять подхожу к дому того коллекционера — промокшая, уставшая, оставшаяся без обеда, опоздавшая на встречу. Захожу, а он мне говорит: «Знаете, я эту картину уже давно обещал вашим конкурентам». В обычном своем состоянии я бы ему сказала: «Зачем же вы вызвали меня из Лондона на самую окраину Парижа?» Но в тот момент я настолько была счастлива, что сказала: «Ну ладно, обещали и обещали. Я себе такие туфли купила, хотите, покажу?» Разговорились, оказалось, что его бабушка обшивала балеты Дягилева. Короче говоря, он отдал мне эту картину и еще шесть бабушкиных эскизов для «Русских сезонов». Некоторое время на все свои важные встречи я надевала только те туфли. И когда дела наконец пошли и меня уже перестали гонять по миру впустую, я твердо знала: помогли именно они».
Мы сидим в баре гостиницы «Украина» со светящейся на заднем плане диорамой «Москва — столица СССР». На ней город, каким он был в середине семидесятых, когда Екатерина, еще носившая фамилию Лебедева, ходила в школу на Профсоюзной. Теперь она вместе с мужем Уильямом Макдугаллом — основательница и директор лондонского аукционного дома MacDougall’s. И времена, когда она, по ее выражению, «бегала за картинами, как первобытный человек с каменным топором — за мамонтом», — давно в прошлом.
Екатерина Макдугалл с «Портретом дочери Ирины в Лейзене» Бориса Кустодиева, 1911, холст, масло.
Продан за £ 1 840 500.
Ровно год назад MacDougall’s потряс арт-мир тем, что за картину «Маленький ковбой» ученика Репина Николая Фешина неизвестный ценитель заплатил почти семь миллионов фунтов стерлингов — в десять раз больше предполагавшейся цены и в семнадцать раз больше, чем предыдущий покупатель, причем всего за полгода до этого. В итоге на долю MacDougall’s пришлась половина выручки всех участников Русской аукционной недели в Лондоне. А по продажам русского искусства дом с семилетней историей занял первое место, обогнав Christie’s и Sotheby’s, существующих уже два с лишним века.
В этом июне MacDougall’s хоть и уступил Sotheby’s по сборам, но взял количеством лотов: у Екатерины их было семьсот пять. В том числе кустодиевский «Портрет дочери Ирины в Лейзене», чей след потерялся в Америке после 1924 года: полотно Макдугалл отыскала в Нью-Йорке. И «Улица кавказского города (Тифлис)» Мартироса Сарьяна, отправленная художником в 1928 году из Парижа в родную Армению и считавшаяся сгоревшей на том корабле, нашлась в Новой Зеландии. А знакомый ценителям лишь по литографиям «Новый браслет» Генриха Семирадского обнаружился на ранчо в Техасе.
Одни зовут Макдугалл «железной леди арт-мира», возвращающей человечеству шедевры, пусть и на краткие мгновения выставок. Другие считают ее авантюристкой, пришедшей в многовековой западный монастырь торгов искусством со своим уставом из постсоветских лихих девяностых. Но с тем, что она — автор главных сенсаций на мировом арт-рынке, не спорит никто.
«Секрет успеха Екатерины в том, что она нарушила все законы аукционного бизнеса и продолжает нарушать по сей день, — убеждена арт-критик газеты «Коммерсантъ» Татьяна Маркина. — Вначале Катя выбрала, казалось, свободную нишу: объявила, что будет продавать художников парижской школы русского зарубежья. А потом сделала безумный шаг: ушла на поле Sotheby’s и Christie’s, начала заниматься русским искусством девятнадцатого — начала двадцатого века».
Следующий этап был совсем сумасшедшим — Макдугалл стала представлять русское искусство второй половины двадцатого века и даже проводить специализированные торги вроде отдельного аукциона графики, чего не делал никто. При этом она работает в условиях жесткой конкуренции с другими аукционными домами — сейчас соревнуются не за покупателей, а за то, чтобы раньше конкурента получить редкую картину и выставить ее на продажу. В последние два сезона то, что предлагает Екатерина, не хуже, чем у Christie’s и Sotheby’s. Хотя и она, случается, ошибается. В июле, например, выставила на торги голландских мастеров — и провалилась. Аукцион был, очевидно, ориентирован на русских ценителей: у нас такого искусства дефицит. Но те, кто купил бы Кустодиева или Рериха, не жалуют голландцев второго-третьего порядка.
Николай Фешин, «Маленький ковбой», 1940, холст, масло. Продана за £ 6 956 269.
Ввысотку на Кутузовском Екатерину тоже привел дилерский азарт. Кто-то сообщил аукционистке, что нынешние владельцы гостиницы купили для экспозиции в холле «Девушку с веслом» — не то Иодко, не то самого Шадра, хотя уже было известно про выставку шадровской бронзовой «Девушки» в Третьяковке. Но вдруг улыбнется удача? Мы проходим мимо «Девушки с жеребятами», «Спортсменки», «Царицы полей»... «Девушка с веслом» отсутствует. Вот тут-то Екатерина и вспоминает историю про туфли Fendi и Париж.
Сейчас на ней черные ботфорты на шпильке, мини-платье Christopher Kane и едва ли не вся коллекция бижутерии Lanvin: серьги-бабочки, колье-бабочка, перстни-бабочки. «У меня день переговоров о финансах, я намеренно оделась романтично, — она одергивает платье на коленях. — Когда ты одета весело и легкомысленно, о деньгах говорить легче. И в итоге выгоднее для тебя».
Разговоры о дебете и кредите для Екатерины — непривычная миссия: обычно это прерогатива мужа. В MacDougall’s Уильям, которого жена по-евстигнеевски называет Вильямом, отвечает за финансовую, юридическую стороны и логистику. А она, по ее собственной формулировке, находит картинки и их продает. Хотя эта невысокая брюнетка явно могла бы справиться в одиночку. Жесткие волосы-пружинки, которые она время от времени откидывает назад, напоминают прическу-шлем железной леди Тэтчер. При этом удаль и харизма в ней абсолютно русские — Макдугалл заливисто хохочет, цитирует анекдоты застойных времен, откровенничает о конфиденциальном, включая то, за чем сейчас охотится, и отказывается отвечать только на один вопрос — о возрасте (на самом деле ей сорок два). Но когда я смеюсь во время ее рассказа о том, что мир пока не дорос до того, чтобы ценить написанные ею романы, а актриса, которая могла бы сыграть в фильме по ее сценарию, еще не родилась, бросает с улыбкой: «Ну что вы смеетесь?! Я не шучу». В этот момент, как говорят в таких случаях американцы, на ее щеках железные ямочки.
Но в личной жизни, как и на нашей съемке, последнее слово за Уильямом. Екатерине не понравились босоножки с шипами. Спустя пятнадцать минут уговоров она звонит мужу. Пара слов — и: «Ладно, согласна. Муж сказал, хватит выступать, надевай, что говорят, они лучше знают».
История их встречи словно вышла из-под пера Даниэлы Стил. Отец Екатерины — профессор, физик-теоретик, мать — домохозяйка с дипломом факультета психологии МГУ. У прадеда были фабрика по производству спортивно-медицинских бандажей-суспензориев, квартира на Арбате и дом на нынешней Петровско-Разумовской. Дом сразу после революции предложили по сходной цене продать ВЧК, квартиру уплотнили — и семья переехала на дачу в Малаховке.
На этой самой даче в чеховском стиле — маленькие комнаты, четырехметровые потолки, веранды и резные наличники — Катя Лебедева проводила лето, когда к соседям прибыл новообретенный родственник Уильям Макдугалл, канадский шотландец с русскими корнями. Выяснилось: прадед Екатерины в начале прошлого века дружил с дедом Уильяма — московским вундеркиндом-скрипачом Александром Чухалдиным, который после революции эмигрировал в Харбин, на концерте в австралийском Перте встретил будущую жену из местных и перебрался с ней в Торонто, где стал одним из известнейших дирижеров.
Выпускница Литературного института, переводчик с грузинского и английского Лебедева и экономист с дипломами Стэнфорда и Оксфорда Макдугалл сыграли свадьбу и собирались жить в России, но работы для финансиста уровня Уильяма в России начала девяностых не нашлось. Вот и поехали в Англию — «переждать». «Я в первый раз выехала за границу — и сразу надолго, — вспоминает Екатерина. — Прилетели, а там холодно. У меня был белый пуховый платок. Мы выходим из самолета, и я в этот платок замоталась, но муж очень удивился, потому что в Великобритании так ходят только мусульманки».
В Лондоне Уильям стал директором компании TRW Investment Management, управляющей пенсионным фондом Lucas с активами в четыре миллиарда долларов. А будущая аукционистка оказалась на перепутье. «Мне оставалась либо примитивная работа — учить англичан русским спряжениям, либо преподавать старославянский — его курс нам давали в университете. Но в то время он был никому не нужен. В результате я пошла изучать экономику в Лондонский университет, чтобы понимать, чем живет это общество. Например, процентная ставка — я не просто не знала, как это перевести, но и не могла себе представить, что это такое. И так со многим».
Николай Рерих, «Палата Берендея», эскиз декораций для постановки пьесы А. Н. Островского «Снегурочка» на сцене Петербургского драматического театра А. К. Рейнеке, 1912, картон, темпера. Продан за £ 375 600.
Став экономистом (и параллельно защитив в России диссертацию по первым переводам «Божественной комедии» Данте), Екатерина устроилась работать в Сити. Сначала брокером на биржу, потом ушла в банк инвестиционным аналитиком и в итоге возглавила стратегический отдел французского банка BNP Paribas с далеким от поэтического названием — «по инвестициям в российские ценные бумаги с нефиксированным доходом». На деле это значило, помимо прочего, помогать Газпрому и Татнефти в размещении их акций на английских биржах — и шестизначную зарплату с бонусами.
Когда банковский счет стал внушать надежды на светлое будущее вне офисных стен, она решила, что настало время пожить для себя. Начала писать на английском роман о русской боксерше, сама профессионально занялась кикбоксингом — на три с половиной года – и выступала на рингах в лондонских пабах по ставке пять фунтов за вечер для развлечения джентльменов. А параллельно коллекционировала живопись. «Я выросла среди картин. У прадеда дома висели Репин, Переплетчиков — русская классика девятнадцатого века. А я начала собирать собственную коллекцию двадцать лет назад с Нестерова, Боголюбова, Бенуа: портреты, миниатюры, жанр, масло. Потом стала покупать современных — Свешникова, Ситникова, дальше увлеклась иконами, покупаю английскую живопись. У Уильяма это тоже семейная традиция. Портрет его деда-скрипача, например, писала великая русская авангардистка Наталья Гончарова».
После очередного похода на Sotheby’s Макдугаллы в компании друзей за бокалом в лондонском ресторане критиковали донельзя взвинченные цены. «А может, нам самим открыть аукционный дом?» — спросил Уильям. Вложили заработанное, чтобы не привлекать инвесторов, а значит — не отчитываться. На первом аукционе в ноябре 2004 года выставили сто шесть лотов, не продали даже половины и потеряли шестьдесят тысяч фунтов. Но потом дело пошло на лад.
Сейчас, спустя семь лет, Екатерина объясняет успех своего предприятия тем, что просто почувствовала дух времени. «Sotheby’s, Christie’s — это классические, большие дома, где работают специалисты по каждому направлению. Мы сочли, что в эпоху интернета не нужно набирать много персонала, а консультантам — сидеть всем вместе в одном офисе. Наоборот — с помощью всемирной сети можно привлекать куда больше экспертов, причем с более узкой специализацией. Из Америки, Японии, России. А штатные сотрудники в Лондоне собирают рыночную информацию. Искусствоведы вообще редко ориентируются в ценах, а экономисты — в живописи. Вот мы и разделили функции эксперта и оценщика. И первые среди других аукционных домов начали работать с русскими специалистами. Раньше такой практики на рынке не было. Так, как работают русские люди из республик бывшего Советского Союза, не работает никто. Я нанимала принцев голубых кровей — они очаровательны, прекрасно воспитаны, но не выдерживают темпов, которых требует бизнес. А иностранцы просто не умеют работать с русскими клиентами, не понимают их менталитета».
Как, на ее взгляд, изменились вкусы покупателей из России за последние десять лет? «Живопись стала так дорого стоить, что из декоративных соображений или в подарок ее уже редко приобретают. Просят найти совершенно конкретную картину, но таких клиентов все равно меньшинство. Хотя вкус стал тоньше — раньше наши люди графику вообще не покупали: зачем, бумажки какие-то с рисуночками! Но чем я точно пока не буду заниматься, так это современным русским искусством. Я не встретила еще живого русского художника, который бы меня по-настоящему заинтересовал. Есть много талантливых, но гения нет. Я раньше думала, что гений — это такой же человек, просто у него больше таланта. Теперь я понимаю, что гений — это абсолютно иное явление».
Ее рассказы о том, как она ухитряется заполнять белые пятна на карте вроде бы всем известного русского классического искусства, похожи на легенды о средневековых флибустьерах. «Сидела однажды в офисе, заходит сотрудник и говорит: «Вас там спрашивает граф такой-то... Говорит, у него есть Кончаловский, Серебрякова, а еще трехметровый Маковский». Я говорю: «Да?! Трехметровый Маковский? Гоните, Руперт, графа в шею!». Руперт мне: «Катерина, но на нем костюм ручного пошива!» Я: «Вы что, не слышали? Гоните графа!» Граф ушел, но оставил дискету. Ну, думаю, посмотрю. Помню как сейчас — на первой же фотографии, которую я открыла, было «Убийство Лжедмитрия» Маковского. Действительно трехметровое полотно. Мы потом продали его почти за полтора миллиона фунтов. На той же дискете было и фото картины Кончаловского, которая потом на аукционе ушла за рекордную цену. В общем, я все это вижу, вскакиваю и кричу: «Догоняйте графа!» Мы всем офисом побежали, догнали, вернули.
Граф представлял семью нью-йоркского коллек- ционера-эксцентрика, который жил в пятиэтажном доме на Пятой авеню с таким количеством картин, что даже туалеты ликвидировал, чтобы устроить склад для работ. Шестьдесят лет он все, что попадалось, стаскивал к себе домой, причем не верил в страховки — например, рисунки Сомова прятал в кипе старых газет. Наследники их чуть не выбросили. Потом принесли нам, мы их очень успешно продали, и под впечатлением от этого семья отдала нам всю коллекцию. Голландские мастера, которых мы продавали в июле, тоже из нее».
Нико Пиросмани, «Пастух в бурке на красном фоне», начало 1910‑х годов, холст, масло. Продана за £ 678 700.
«Русским в первую очередь интересна русская классика, — убежден сооснователь московской галереи «Триумф» Емельян Захаров. — И MacDougall’s играет в этом процессе свою роль — Екатерина находит и продает потерянные работы. По поводу их провенанса (происхождения и истории перемещения по миру. – Прим. VOGUE) можно спорить. Моя позиция – работа может считаться подлинной, только если ее провенанс известен вплоть до минуты».
Макдугалл верит в то, что, когда потерянное русское искусство возвращается на родину, это судьба: «Сначала американцы скупали шедевры у нищих русских, а сейчас, после кризиса, поиздержавшиеся американцы продают, а русские покупают. С «Ириной» Кустодиева крайне любопытно вышло. Ее показали в 1912 году на выставке «Мир искусства», а когда через два года повезли экспозицию в шведский Мальмё, началась Первая мировая война. Картины не удалось вернуть в Россию, а потом разразилась революция. Виноградов, Рерих и Грабарь смогли организовать выставку в США и отправить все эти полотна туда. В Нью-Йорке они успеха не имели, но организаторы все-таки показали их в пяти американских городах и там же, буквально «с колес», продали частным покупателям. И кустодиевский портрет исчез. Даже в семье никто уже не помнил, что это за картина. Я, когда начала искать концы, перечитала дневники Ирины Кустодиевой, а там есть такие строки: «Я сидела, папа меня рисовал, мне хотелось съесть персик, а папа не давал». Вот так, по крупицам, мы поняли, что это за полотно, проследили его путь. И заодно снова вписали шедевр в историю русского искусства».
Как и работы великих художников, Макдугалл теперь возвращается на родину все чаще. Даже думала заняться племенным куроводством на даче в Малаховке, которую сохранила после отъезда и где регулярно гостит. «Кончилось все по-русски: напали бездомные собаки и перегрызли всех кур, — смеется она. — Подошла я к своему опустевшему курятнику, поохала, и вдруг на мой голос откуда ни возьмись вышла одна беленькая курочка. Каким образом она уцелела, где пряталась — истории не известно. С тех пор она одна у меня и живет. Все русские помещики, когда возвращались из-за границы, пытались наладить хозяйство. Другое дело, что у них это редко получалось».
Кем она чувствует себя в своем трехэтажном особняке в лондонском Хайгейте, неподалеку от кладбища, где покоится Карл Маркс: русской купчихой в затянувшемся вояже за границей или уже леди, поклоняющейся файв-о-клоку, овсянке по утрам и скачкам в Аскоте? «Овсянка — это, простите, Шерлок Холмс, — хохочет Екатерина. — По утрам ее едят только шотландцы, и даже не по утрам, а целый день. А у англичан с утра buffet — шведский стол. Из английского у меня появилось, наверное, только то, как я за садом ухаживаю: стараюсь. И я консерватор — когда мой муж какое-то время был активным тори, я тоже занималась агитацией за эту партию. Еще я член английского союза писателей The Society of Authors. Ну и хожу в клуб, в котором состоит муж. Но я не из тех русских, которые по приезде в Лондон старались ассимилироваться – им казалось, что если они будут похожи на местных, то их примут. А англичане не понимают человека, который хочет отказаться от своей национальности в пользу другой, — им кажется, что это прежде всего неуважение к себе».
Звонит телефон: клиент, с которым у Екатерины встреча после меня, уже на подходе. «Ну что ж, вот теперь мне и пригодятся мои расслабляющие финансистов украшения-бабочки», — улыбается Макдугалл, не подавая виду, что инкогнито клиента вот-вот будет раскрыто.
Последний вопрос: что может быть лучшим подарком для нее самой, у которой все есть и которая обеспечивает подарками половину российского списка Forbes? «Когда я курила сигары, мне привозили и дарили их. Доминиканские (от кубинских голову сносит сильно) Montecristo № 2 я курила в более тяжелые моменты, № 5 — в менее. Но курить уже стало не по здоровью. Теперь люблю алкогольные подарки. Их всегда можно выпить, если надоест на них смотреть».
Уже после встречи мне приходит от нее сообщение: на обложке ноябрьского каталога MacDougall’s снова Кустодиев, «Купчиха» в цветастой шали. На последней странице в качестве талисмана — та самая чудом спасшаяся курица. Когда-нибудь Макдугалл наверняка расскажет, что нашла своего Кустодиева в лавке малаховского мясника. По-другому у нее и не бывает.
24.04.2017
Поделиться:
Комментарии
Имя *
Email *
Комментарий *
Выставки
Ольга Цимболенко. ЗЕЛЁНЫЙ ДОМ НА ФОНЕ НЕБА
10.10.2021
"Большой балет" by Sasha Gusov
15.04.2021
Выставка Антона Корбейна «Живой и мертвый»
07.04.2021
Юбилейная выставка Жанны Мелконян
28.03.2021
