Сергей Безруков восстановил Губернский театр
Три года назад Сергей Безруков взял театр в Кузьминках под гиблым названием «Областной дом искусств», куда прежде не вступала нога театрала. Многие тогда жалели популярного актера, будучи уверенными, что он и себя погубит, и гиблому делу не поможет. Но вот минуло три сезона, и Губернский театр активно и жестко начал отвоевывать свое место на театральной карте Москвы: девять премьер за сезон, гастроли и даже научные конференции. О Владимире Высоцком, собственных открытиях, страхе чиновников и бессонных ночах молодого отца мы поговорили с Сергеем Безруковым сразу после премьеры спектакля «Высоцкий. Рождение легенды».
Сергей, почему ты решил в своем Губернском поставить спектакль о Владимире Высоцком? Премьера только что с успехом прошла. Так был недоволен фильмом «Спасибо, что живой»?
— Ни в коем случае. Я находился под обаянием фильма, где была тайна, и был уверен, что тайну до конца не откроют — образ артиста не должен был отвлекать от экранного образа Владимира Семеновича. При всех «за» и «против», к моему великому сожалению, многие за основной темой болезни не увидели в фильме самого главного — той самой «Молитвы», которую я теперь читаю в спектакле. Монолог написал Никита Высоцкий: «Пусть им всем будет хорошо, кто жив и кого нет… Может, я не умер сегодня, чтобы успеть сказать: «Как я вас всех люблю». Может, для того чтобы родился этот спектакль, и состоялся фильм.
Мысль в спектакле настолько очевидна и понятна — воскрешение поэта Высоцкого. Ведь он полгода ничего не пишет, до поездки в Узбекистан, в Бухару, пожираемый болезнью, находится в такой человеческой ловушке. Хочет вырваться, но не может и загоняет сам себя: «Ну хорошо — пять концертов в Узбекистане». То есть докрутить себя и уйти в пике. В Бухаре он реально умер — была клиническая смерть. Но чудо — его сердце запустили.
Так что мне хотелось сделать что-то неожиданное и в то же время проникновенное. И не самому идти на амбразуру до конца, то есть не уходить со сцены, а поделиться замечательной поэзией Высоцкого с моими артистами. Чтобы они почитали, попели, пожили в атмосфере коммуналки, рассказов Бабеля, в советском времени, в котором большинство из них не жило. Чтобы почувствовали его поэзию — ведь родились они после смерти поэта. Это я из того времени.
«Ко мне подошли люди и попросили не читать стихотворение «Мой черный человек в костюме сером»
— В спектакле «Высоцкий» затронуты две важные темы, напрямую связанные с образом поэта, — свобода и цензура. Цензура вспыхнула среди деятелей театра как лихорадка: «Караул, цензура!» Так она есть или нет?
— Меня она не касалась и не дай бог, чтобы коснулась. Никаких притеснений не испытываю, хотя прекрасно понимаю, что цензуры как таковой не существует, но существует мнение. Причем мнение, порой высказанное чиновниками низшего ранга. На местах люди дуют на воду по принципу «как бы чего не вышло». Это то самое, чеховское, из рассказа «Человек в футляре» — «как бы чего не вышло», — и срабатывает... Вот врожденный страх с советских времен заставляет чиновников на местах совершать неадекватные поступки.
А той цензуры, советской, о которой мы говорим в нашем спектакле, ее, конечно, нет. Сейчас времена свободные — и театры, которые позиционируют себя как театры свободы, чувствуют себя превосходно, самореализуются в творчестве как хотят и никого с работы не выгоняют.
— А может быть, все дело в природе нашей психологии — быть всегда недовольным властью: душит она, не душит — все одно.
— Тема такая сложная, не берусь судить. Каждого художника надо рассматривать в отдельности, а разбирать характер художника тем более не нужно, потому что люди искусства слишком эмоциональные и порой очень даже обидчивые. Поэтому с нами надо аккуратно. Кстати, вспомнил, в моей жизни был случай: на одном мероприятии — не буду говорить, где оно происходило, — ко мне подошли люди и попросили не читать стихотворение Высоцкого «Мой черный человек в костюме сером».
— И что ты им ответил?
— Я сказал: «Нет, я буду делать то, что я хочу». — «Может, не надо?» — неуверенно говорили они. «Да нет, надо». И никаких санкций не было, ничего страшного не произошло, но было смешно и странно. В первую очередь есть совесть художника, позволяющая или не позволяющая что-то делать, собственный нравственный барьер, за который я не перешагну никогда. Говорят: «Старик, ты на этом заработаешь». — «Я не буду этого делать никогда». — «Это принесет тебе успех, скандальную славу». — «Я не буду этого делать никогда».
— Можно уточнить, что именно Сергей Безруков не будет делать ни-ког-да?
— Ну пока что те темы, которые мы затрагиваем в наших спектаклях, я себе позволяю. Скажем, «окопная правда» в спектакле «Веселый солдат» по Астафьеву, а он там весьма нелестно отзывается о Жукове и других военачальниках, но, как ни странно, пацифистский получился спектакль.
Наверное, не скатился бы до тотальной чернухи. Я считаю, что в наше время нужно показать и белое. Говорят: «Перестаньте, у нас одно сплошное черное». — «Но все-таки, если приглядеться, нельзя не увидеть белое…» Это просто разные подходы к тому самому воспитанию… Послушай, театр для того и создан, чтобы говорить о жизни человеческого духа, о тех самых прописных истинах, о которых говорили великие мастера, и на них мы, молодежь, даже в мои 43, смотрим. Для чего я хожу на сцену? Для чего? Можно работать и на отрицании, но сегодня слишком много отрицания, негатива и в Интернете, и в отношениях между людьми. Наоборот, приподнимать, а не отталкивать надо. Можно, конечно, спровоцировать ползала на уход, на выкрики «позор» — и получить скандал. Но это не для меня.
