Непростой путь музыканта Ильи Черта
Кажется, этот парень с горящими глазами совсем недавно появился на сцене, но в этом году его команда уже отмечает 20-летие. За это время группа совершила мощный прорыв, подарив поклонникам не один рок-хит, кроме того, она продемонстрировала яркую эволюцию вслед за самим Ильей, который в какой-то момент начал писать философские песни, вести лекции, на которых стал делиться с людьми своим духовным опытом и знанием, выпустил несколько книг.
Сейчас к юбилею коллектива вышло издание «Пилот. Двадцатничек», в которое вошли описание истории группы, флешка с 6000 фотографиями — многие из них показывают закулисную жизнь команды, два диска с уже известными песнями, записанными в акустике, и новыми треками, флешка с 20 клипами, сканы текстов песен, варианты обложек альбомов, в общем, целый кладезь для поклонников. Вместе с Чертом «ЗД» вспомнила непростой, но интересный путь «Пилота», поговорила с музыкантом о корнях российского рока и современных тенденциях в нем.
- Илья, то, что в юбилейном издании столько интересного, — показательно, потому что ты всегда очень активно развивался в самых разных направлениях. Какие главные итоги ты можешь подвести к юбилею? 20 лет для тебя просто цифра или некий рубеж?
- Совсем недавно у нас вышел сингл и клип «Выживший». И я неожиданно для себя понял, что его название абсолютно адекватно отвечает моему состоянию, связанному с юбилеем группы. Я реально ощущаю себя выжившим. Когда мы собирали фотографии для издания, оборачиваясь назад, я вдруг понял, насколько было сложно за все эти годы и во всей ситуации в стране, в рок-музыке, в том, что происходило внутри коллектива, остаться в живых. Причем и в буквальном смысле, и оставить в живых коллектив как самостоятельную творческую единицу. Было огромное количество шансов угробить и собственную жизнь, и жизнь группы. Да и не многие из тех коллективов и других людей, с кем мы параллельно начинали 20 лет назад, дожили до сегодняшнего дня. Внутри возникает такая картина: прошло мощнейшее океанское побоище, после которого в воде плавают останки людей, кораблей, орудий, и из всего этого месива вдруг выходит побитый, обшарпанный, шрамированный, но все-таки живой действующий корабль. «Пилот» я вижу именно таким кораблем, которому к тому же удалось сохранить «вооружение» и приобрести колоссальный опыт.
- Такая непростая судьба — это удел рока в нашей стране?
- Да не только рока. Я думаю, что вообще выжить в нашей стране — это целое искусство. Объяснить иностранцу, например, как здесь живут люди, невозможно.
- Русский рок — это самобытное явление для тебя? Или он все равно опирается на зарубежные корни?
- Мне кажется, русский рок — это самобытное культурное явление, очень косвенным образом касающееся мировой рок-культуры. 20–30 лет назад большинство наших рок-коллективов создавали нечто свое. Главное отличие в том, что весь мировой рок построен на ритм-секции (это барабаны и бас), потому что в его основе лежит блюз и африканская музыка, а у нас в основе лежит авторская песня, по сути — «Грушинский фестиваль». Это Высоцкий, Окуджава, Галич, тот же самый Розенбаум. Грань между русским роком и авторской песней практически стирается, она очень тонка. Если послушать все наши классические коллективы — ДДТ, «Калинов мост», «Кино», «Наутилус Помпилиус», станет очевидно, что все их композиции вполне адекватно могут звучать в эфире радио «Шансон» и, в общем-то, не сильно будут отличаться от вещей, например, того же Трофима. В чем коренное различие между композициями Трофима, «Браво», «Секрета» и ДДТ? Это практически одно и то же, только у рок-групп тяжелее звучат гитары и чуть больше агрессивности в подаче.
- Многие за это и ругают русский рок. Оправданно?
- Знаешь, у нашего народа вообще есть отличительная черта — втаптывать самого себя в грязную яму, говорить о том, что мы ничего не умеем, мы хуже всех и руки у нас не из того места растут, а вот все остальные в мире — молодцы. Люди стоят на коленях, смотрят высунув язык на Запад, очарованные происходящим там, и не замечают, что у нас самих есть мощная культура, сильные корни и своя история. Мы ни на кого не похожи, даже в рок-музыке, о чем только что шла речь. И я считаю, что иметь собственную традицию — это достижение. Более того, время показывает, что эта традиция по-настоящему весома, потому что кем бы ты ни был — любителем зарубежной альтернативы, готом или эмо, как бы ты ни любил какую-нибудь иностранную музыку, выпив с друзьями вина на кухне, ты возьмешь гитару и будешь играть «Кино», ДДТ и «Гражданскую оборону», потому что ты вырос на этой культуре, это близко твоей душе и сердцу.
- Как меняется традиция с годами?
- Сейчас русский рок, если говорить о молодых ребятах, становится все больше прозападным. Это влияние того гигантского количества музыкальной информации, которое льется на людей из Интернета, с телевидения и радио. У нас фактически нет сейчас телеканалов, которые крутили бы клипы русских рок-групп. Даже программы, куда они могли прийти и сыграть живьем, практически исчезли. У молодых людей пока еще нет четко сформированного мировоззрения, выработавшейся позиции, осмысленности, поэтому они просто пытаются копировать то, что постоянно слышат и видят. Да, это круто и красиво, потому что в такие проекты вложены большие средства, которые наши группы просто не могут себе позволить. Логично, что такой продукт в блестящей обертке очень привлекателен, но, мне кажется, артист должен не повторять за кем-то, а искать свой путь. И мне бы хотелось, чтобы ребята переросли период подражательства, но я не уверен, что у них это получится. И если они не переступят через этот барьер, мы потеряем свою музыкальную культуру в масштабах страны и станем колонией.
- Что изменилось в твоей группе за 20 лет, а что осталось прежним?
- Изменилось практически все — настроение, атмосфера, позиция, творческие задачи, да и сам коллектив (из первого состава я остался один). Люди уходили по разным причинам — кто-то по своей воле, кто-то не мог соответствовать профессиональному уровню, кого-то приходилось и выгонять, выкидывать за борт по ходу движения корабля. Поначалу было просто оголтелое веселье: мы «били» по гитарам, и никто не думал ни о чем, кроме алкоголя, наркотиков и девочек в зале. Жизнь была похожа на винегрет. Буквально недавно в беседе с директором вспоминали: что можно было делать неделю в Москве на кухне у приятеля после концерта? Откуда у меня было столько времени, когда я приезжал только на один день на выступление? Зачем? (Смеется.) Сегодня я себе даже представить такого не могу, у меня нет и пары лишних часов, чтобы навестить друга, а тогда на безудержное веселье уходили сутки. Это был цыганский табор. Не было ощущения ответственности, происходили какие-то дикие истории, которые в конце концов привели к осознанию того, что дальше так нельзя: например, когда мы выступали на празднике города на центральной площади и один из музыкантов просто не мог выйти на сцену. Мы играли в усеченном составе, кое-как придумывая на ходу, чем бы заменить отсутствующие партии. Сейчас, конечно, чувствуется колоссальная ответственность, у нас совсем другой профессиональный уровень, и мы всегда гарантируем качество, результат на все 150 процентов.
- Лично для тебя процесс внутреннего взросления происходил постепенно? Или был какой-то перелом?
- Само переосмысление происходило постепенно. Я давно понимал: нужно двигаться в сторону какой-то созидательной цели, и талант нужен для того, чтобы нести что-то людям, пытаться как-то изменить мир к лучшему — иначе нет смысла выходить на сцену. Но я очень резко изменился как человек, и я это прекрасно понимаю. Глупо от меня ожидать того же, что я делал раньше. Иногда люди говорят, что творчество «Пилота» уже не то. Я отвечаю: «Конечно, потому что я сам уже не тот». Я и Илья 20 лет назад — абсолютно разные люди. Я смотрю на свои старые фотографии и понимаю, что не знаю этого человека, забыл его и не готов соглашаться с тем, что он говорил, с его мировоззрением, философией. Конечно, на то, что так произошло, повлияли конкретные события — два серьезных предательства и смерть отца. Эти ситуации полностью перевернули меня изнутри. Я никогда не понимал, как люди могут пить по неделе, мне никогда и не нравился алкоголь, но когда умер отец, я пил три месяца и не мог остановиться. Просто чтобы не умереть, не приходить в нормальное состояние, потому что я не понимал, как дальше жить, я был очень привязан к нему. Точно так же произошло и после предательств, которые стали для меня ударами под дых. Было очень тяжело подниматься заново, чтобы прийти в себя, требовались месяцы. Все это отложилось внутри. Изменилось мировоззрение. Изменилось отношение к людям в целом, к миру, поэтому и песни стали другими. Я не могу вернуться обратно, я уже не верю в светлое «комсомольское» будущее. (Улыбается.)
